Я работаю солнечной батареей, я в кармане оранжевом солнце грею, чтоб оно на небо взошло скорее и чесало макушки заснувших лип. Солнце ловит за пальцы меня лучами, я его приручила и отвечаю, солнце просит завтрак и выпить чаю, просит прямо внутрь его налить.
Солнцу так одиноко ходить по кругу - вот нашло, понимаешь, себе подругу, и ему всё равно - хоть любовь, хоть ругань, поболтать бы вот только о ерунде. Я его несу осторожно очень, ведь оно непоседливо между прочим и всё время выпрыгнуть хочет ночью, чтобы вдруг повсюду случился день.
Я работаю солнечным развлеченьем, я кормлю его по утрам печеньем, а потом усталой порой вечерней я ему чумазую спинку тру. И когда уже все разбрелись и спят, я отмываю солнцу босые пятки, а то все ведь заметят на солнце пятна, многим это будет не по нутру.
Но потом постепенно солнце взрослеет, в переходном возрасте жарит злее, и багровым пятном по ночам алеет, и подчас забывает придти домой . А приходит - горячее, как жаровня, говорит, что я, мол, ему не ровня, и не родственница я ему по крови, и что вид ему неприятен мой.
Понимаю, я, в общем, сама такая, я всем прихотям солнечным потакаю, а оно мне в сердце лучи втыкает, чтоб до боли - а мне так тепло в груди. Покричит об измене, тоске, обмане... а потом тихонько к себе поманит и заснет спокойно в моем кармане, и я буду бояться его будить.
Я работаю солнечной батареей. На рассвете прохладно, восток сереет, воздух пахнет листьями и сиренью, и пора бы уже открывать карман. Я держу карман шире, чтоб было проще... солнце сонное нос конопатый морщит, а потом восходит над тихой рощей, рассыпается искрами по домам.
(С) Аля Кудряшева

Серые глаза - рассвет,
Пароходная сирена,
Дождь, разлука, серый след
За винтом бегущей пены.

Черные глаза - жара,
В море сонных звезд скольженье,
И у борта до утра
Поцелуев отраженье.

Синие глаза - луна,
Вальса белое молчанье,
Ежедневная стена
Неизбежного прощанья.

Карие глаза - песок,
Осень, волчья степь, охота,
Скачка, вся на волосок
От паденья и полета.

Нет, я не судья для них,
Просто без суждений вздорных
Я четырежды должник
Синих, серых, карих, черных.

Как четыре стороны
Одного того же света,
Я люблю - в том нет вины -
Все четыре этих цвета.
(С) Киплинг (Перевод Симонова)

Десять заповедей.

"Аз есмь Господь..." - Слыхал. Но сомневаюсь.
"Не сотвори кумира..." - А металл?
"Не поминай мя всуе..." - Грешен, каюсь:
В тригоспода нередко загибал.

"Чти день субботний..." - Что за фарисейство!
Мне для безделья всякий день хорош.
"Чти мать с отцом..." - Чту. -
"Не прелюбодействуй..."
От этих слов меня бросает в дрожь!

"Не убивай..." - И критиков прощать?!
"Не укради..." - А где же рифмы брать?
"Не помышляй свидетельствовать ложно...",

"Не пожелай жены, осла чужих..."
(О, Господи, как тесен этот стих!)
Ну, а жену осла-соседа - можно?

Юрий Николаевич Вейнерт
Яков Евгеньевич Харон

Как наказуем каждый наш порыв!
Дерзанье превращается в терзанье.
В себе страницу новую открыв,
Мы втайне ожидаем наказанья.

Как хрупок мир внутри души живой!
Один толчок - и ты висишь на нитке,
И твой порыв, захватанный молвой,
Размноженный на глянцевой открытке, -

Уже не твой, и ты - уже не ты,
А тень шагов до мусорного бака,
И звон ведра, и пыльные кусты,
И нищая трусливая собака,

И рабский почерк, и дрянной обед,
И шлепанцы, и в паспорте ошибка,
И запах смерти. И ее улыбка.
И запах валерьянки и котлет.

Винсент Ван Гог глядит из-за угла,
Смеясь неубедительно и глухо.
Посередине круглого стола
Лежит мое отрезанное ухо.

(c) Ольга Радионова

РУКОВОДСТВО ДЛЯ ДИКТАТОРА

Для начала нужно выбрать страну,
Предпочтительно перенесшую войну и революцию и экономически идущую ко дну;
Если вы демагог, наглец и убийца, вы сумеете там порезвиться всласть
И без всяких усилий захватите власть.
Наступив стране на горло ногой,
Вы объявляете, что все ее соседи наперебой на нее посягают и хотят ее съесть -
не один, так другой;
И вы нашиваете себе на мундир какой-нибудь дурацкий череп и кости, потому что
если не пускать пыль в глаза, то красная цена вам как диктатору грош,
И кричите каждый день из всех репродукторов, что вокруг страны сжимается кольцо
врагов, и подкрепляете свои заявления целым набором устрашающих рож.
Вдоволь пошумев о недостатке лебенсраума', вы замечаете, что на самом деле в
стране наблюдается избыток лебенсраума, так как население сильно сократилось по
сравнению с довоенным уровнем, и это, естественно, вас тревожит;
Поэтому вы спешно провозглашаете, что нужна молодежь для обороны страны, и
призываете сограждан-патриотов плодиться и размножаться, кто сколько может.
И вы наперед потираете руки как организатор будущей бойни,
И назначаете премии за двойни и тройни,
И рождаемость подскакивает, как вспугнутая лань,
И вы это приветствуете, вздымая длань,
Между тем как средства массовой информации
Убеждают массы продолжать размножаться и
Громкоговорят, что враг у ворот и что лучшая защита от вражьего коварства -
Интенсивное деторождение в интересах государства.
В результате этого в каждой хижине образуется довольно многодетная семья, и
отдельные, большевсехдетные семьи вам, разумеется, особенно любы,
И вы посещаете ихние хижины и гладите всех детей по головке и хлопаете всех
отцов по спине и показываете в улыбке все свои зубы.
И постепенно плотность населения начинает приближаться к метро в час пик -
значит, вы идете верным путем,
И вы восклицаете про себя и вслух: "Какая мы замечательная нация! Как мы
развиваемся, как растем!"
Но так как для роста нужен простор, вы решаете расширить свою территорию, и это
не просто досужие слова и отнюдь не пустая игра ума;
А тех, кто просиживает штаны в Лиге наций, вы предлагаете послать подальше, коль
скоро они вам не дают лебенсраума.
И вы захватываете еще одну страну и с чувством глубокого удовлетворения
Оставляете там на полях сражений бывшие излишки своего населения,
И тогда выясняется, что народу снова мало,
И тогда вы спешите оповестить сограждан, что надо бы опять все начать сначала;
Может быть, ваши покладистые подданные и займутся этими привычными делами,
А может быть, почтеннейший господин диктатор, они возьмутся за ум и займутся
вами.

(c) Огдан Нэш

Воспоминания

Н. В. была смешливою моей
подругой гимназической (в двадцатом
она, эс-эр, погибла), вместе с ней
мы, помню, шли весенним Петроградом
в семнадцатом и встретили К. М.,
бегущего на частные уроки,
он нравился нам взрослостью и тем,
что беден был (повешен в Таганроге),
а Надя Ц. ждала нас у ворот
на Ковенском, откуда было близко
до цирка Чинизелли, где в тот год
шли митинги (погибла как троцкистка),
тогда она дружила с Колей У.,
который не политику, а пенье
любил (он в горло ранен был в Крыму,
попал в Париж, погиб в Сопротивленье),
нас Коля вместо митинга зазвал
к себе домой, высокое на диво
окно смотрело прямо на канал,
сестра его (умершая от тифа)
Ахматову читала наизусть,
а Боря К. смешил нас до упаду,
в глазах своих такую пряча грусть,
как будто он предвидел смерть в блокаду,
и до сих пор я помню тот закат,
жемчужный блеск уснувшего квартала,
потом за мной зашел мой старший брат
(расстрелянный в тридцать седьмом), светало...

(с) Кушнер 1979

Один мой друг подбирает бездомных кошек,
Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован, не осталось
Такого угла, где не жили бы эти черти.
Мой друг говорит, они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.
Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого-то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда ещё умещавшегося в ладони...
Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачет, ничего не стоят,
Когда по ночам за окнами кто-то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью,
Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.
Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает.
(с) Дана Сидерос

Среди знакомых ни одна
Не бросит в пламя денег пачку,
Не пошатнется, впав в горячку,
В дверях, бледнее полотна.
В концертный холод или сквер,
Разогреваясь понемногу,
Не пронесет, и слава богу,
Шестизарядный револьвер.

Я так и думал бы, что бред
Все эти тени роковые,
Когда б не туфельки шальные,
Не этот, издали, привет.
Разят дешевые духи,
Не хочет сдержанности мудрой,
Со щек стирает слезы с пудрой
И любит жуткие стихи.

(с) Кушнер 1968

ну, что я могу ответить? глаза сухи,
улыбка ласкова, голос - хоть на парад.
мои мужчины не любят мои стихи,
"писала бы что серьезнее"- говорят.

а я-то за, я им согреваю суп,
а я-то за, мне завтра сдавать доклад,
а эти строчки держатся на весу -
и всё дела не могут пойти на лад.

всё так же на теплоту небеса скупы,
врагу пока не сдался еще "варяг"
мои мужчины не любят мои супы,
"варила бы что серьезнее" - говорят.

а я могу - хоть птицу поймать, я - бог!
а я могу из пепла создать сонет,
но я не умею жарить бараний бок,
особенно если денег на мясо нет.

и я бы всё могла превратить в игру,
я двадцать лет играю в нее подряд...
мои мужчины не любят моих подруг,
"нашла бы кого серьезнее" - говорят.

но я могу - про пиво и за "зенит"!
не то чтоб очень, но от тоски не усну.
но где-то внутри меня тишина звенит
и мягкий вечер спускается в тишину.

и воздух - с нежной мятой, с закатом дня,
с тончайшим привкусом яблочного вина
мои мужчины пока что любят меня,
сидящую в уголочке возле окна.

"искали бы что серьезнее" - говорю,
они смеются, уходят в дневную пыль
а я тогда пока что им суп сварю,
пока я не разучилась варить супы.

(с) Аля Кудряшева

ВАРВАРСТВО

Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.
У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят.
Пришел хмельной майор и медными глазами
Окинул обреченных... Мутный дождь
Гудел в листве соседних рощ
И на полях, одетых мглою,
И тучи опустились над землею,
Друг друга с бешенством гоня...
Нет, этого я не забуду дня,
Я не забуду никогда, вовеки!
Я видел: плакали, как дети, реки,
И в ярости рыдала мать-земля.
Своими видел я глазами,
Как солнце скорбное, омытое слезами,
Сквозь тучу вышло на поля,
В последний раз детей поцеловало,
В последний раз...
Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас
Он обезумел. Гневно бушевала
Его листва. Сгущалась мгла вокруг.
Я слышал: мощный дуб свалился вдруг,
Он падал, издавая вздох тяжелый.
Детей внезапно охватил испуг,--
Прижались к матерям, цепляясь за подолы.
И выстрела раздался резкий звук,
Прервав проклятье,
Что вырвалось у женщины одной.
Ребенок, мальчуган больной,
Головку спрятал в складках платья
Еще не старой женщины. Она
Смотрела, ужаса полна.
Как не лишиться ей рассудка!
Все понял, понял все малютка.
-- Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать! --
Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже,
Нагнувшись, подняла двумя руками мать,
Прижала к сердцу, против дула прямо...
-- Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!
Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь? --
И хочет вырваться из рук ребенок,
И страшен плач, и голос тонок,
И в сердце он вонзается, как нож.
-- Не бойся, мальчик мой. Сейчас вздохнешь ты
вольно.
Закрой глаза, но голову не прячь,
Чтобы тебя живым не закопал палач.
Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно.--
И он закрыл глаза. И заалела кровь,
По шее лентой красной извиваясь.
Две жизни наземь падают, сливаясь,
Две жизни и одна любовь!
Гром грянул. Ветер свистнул в тучах.
Заплакала земля в тоске глухой,
О, сколько слез, горячих и горючих!
Земля моя, скажи мне, что с тобой?
Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,
Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое?
Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше подними великой правды знамя,
Омой его земли кровавыми слезами,
И пусть его лучи пронзят,
Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей...

(с) Муса Джалиль  1943